Не стало великого режиссера Марка Захарова
С этим именем связана эпоха в нашей жизни. Не только в театре, в кино, на ТВ, в драматургии и в музыкально-сценическом творчестве. В нашей общей жизни. Потому что это был деятель исторического масштаба. Он творил то, что называют общественным климатом. В самые сложные для выживания времена он помогал нам оставаться оптимистами. С ним было светлее жить.
Марк Захаров был штучный талант, такие земля рождает очень редко
Его жизнь прошла в двух странах: в СССР и России. И всю свою жизнь он методично осваивал расстилавшееся перед ним пространство. А расстилались кругом поначалу Советы, для мира загадочные и опасные, а для нас — среда обитания. И художнику ничего не оставалось, как ее разведывать, открывая еще не открытое — то, в чем могли таиться какие-то новые пути для общества. Для такой разведки Захаров владел гениальным средством — языком театра, тогда метафоричного, иносказательного, полного захватывающих подтекстов и опасных аллюзий. Вся Москва ломилась в Театр МГУ на его «Дракона» и «Карьеру Артура Уи». Сцена, где Гитлер садился в ванну, боясь обжечь задницу, вошла в историю. Доходчивая модель советского пространства возникла в поставленном Захаровым «Доходном месте» Театра сатиры: Андрей Миронов в роли Жадова блуждал в лабиринте, в кругах ада, сооруженного из дверей и канцелярской мебели; выхода из ада не было, и спектакль запретили.
Он снял менее десятка фильмов, и каждый из них принес Марку Захарову оглушительный успех: зрители до сих пор с удовольствием смотрят «Обыкновенное чудо» под Новый год, смеются над приключениями барона Мюнхгаузена и напевают «Уно моменто». Сегодня ушел из жизни режиссер, но вечны будут его фильмы. И мы ни в коем случае не прощаемся с картинами, которые оставляют такое приятное послевкусие — чувство спокойствия и дружескую атмосферу.
В 2000 году вышли мемуары Марка Захарова. В книге «Суперпрофессия» режиссер поделился не только своим взглядом на профессию, но и поразмышлял о традициях и современности.
О юности
Почему фронтовики с удовольствием вспоминают свою окопную жизнь? Таково свойство человеческой психики. Все, что было в молодости, вспоминать и смешно, и приятно. И не только фронтовикам — даже бывшим зекам ГУЛАГа.
Об учебе
Андрей Михайлович Лобанов, как справедливо заметили многие его истинные ученики и исследователи творчества, являл собой предтечу новой советской режиссуры. Новая режиссура собирала в послевоенные годы силы для борьбы с болезненными наростами в нашем театральном деле, готовилась к восстановлению утраченного режиссерского могущества, к утверждению новых дерзких способов сценического мышления.
Теперь я понимаю, как важно в начале своего творческого пути оказаться в зоне притяжения сильной личности, непременно с самостоятельным художественным характером и авторитетом. Таких людей сравнительно немного в жизни, и встречи такие сравнительно редки, но счастлив тот, кто все-таки побывал рядышком. Я побывал.
О старших
Не исключено, что книгу мою будут читать молодые люди, поэтому мне бы очень хотелось научить их правильно жить, работать и при этом еще правильно себя вести. Со всеми здороваться, не грубить старшим, и даже вовремя сдавать зачеты, посещать все без исключения лекции. Такая у меня благородная задача. Чтобы молодые люди прониклись ко мне доверием, я бы хотел сказать, что раньше (в период моей молодости) все без исключения было лучше, чем теперь. (Написав эту ироническую фразу, я ужаснулся: а вдруг это действительно так? Двадцатое столетие любит преподносить сюрпризы. Не обернулась бы моя ирония черным юмором!). Но, действительно, погода была лучше, снегу зимой было больше, и молодежь тоже… Например, мы со значительно большим энтузиазмом играли прежде маленькие роли в различных московских театрах и с радостным старанием участвовали в массовых сценах.
О своем предназначении
Режиссером я все-таки стал не случайно. Просто никогда не мечтал о режиссерской профессии, но, когда случайно, как мне кажется, соприкоснулся с ней, понял и ощутил себя человеком, имеющим к этой профессии некоторую генетическую и психическую предрасположенность. В последующие годы это ощущение окрепло.
О смешной глупости
Смешная глупость мне, наверное, все-таки нравится больше, чем юмор умный и чересчур тонкий. Конечно, делаю вид, что тянусь к формам изысканным, на самом деле любимое место у Горина в «Том самом Мюнхгаузене», когда неожиданно и не вовремя в городе звучит музыка, герцог недоумевает и спрашивает у главнокомандующего, откуда оркестр.
— Ваше величество, — объясняет главнокомандующий, — сначала намечались торжества, потом аресты… Потом решили совместить.
О силе традиции
В природе театра есть своеобразное буйство, в нем живут атомы древних вакхических безумств, которым предавались наши предки. Можно жаловаться на дурную наследственность, но генетика упряма, полную независимость от нее мы не обретем и потому попытаемся понять некоторые первоосновы нашего вдохновения утопленные в позднейших напластованиях, скрытые под фундаментальными сооружениями иногда лишь мнимой идейно-художественной значимости.
О театре
Театр в моем представлении — всегда поэтическая фантазия при самых смелых прозаических допусках и скрупулезных бытовых деталях. Но эти детали в моих намерениях — всегда акции высокого поэтического тонуса. Это не означает обязательных романтических или пафосных интонаций, но вместе с тем спектакль для меня всегда сочинение. Я очень боюсь позиции, которую занимают наши средние (средние по качеству) кинематографисты. «Смотрите, — как бы говорят они, — вот оно, как в жизни!» А к жизни показанное не имеет никакого отношения.
О современности
Всемирная телевизионная индустрия насытила нас таким количеством художественной и псевдохудожественной информации, что в сочетании с остальными СМИ мы превратились в людей, которых удивить чем-либо вообще крайне затруднительно.
Эти и некоторые другие особенности нового бытия сильно ударили по театру. В особенности когда он начинал подражать кинематографу. Изменилось отношение ко времени. Оно стало дороже. Мы перестали смеяться над формулой: «Время — деньги». Всерьез и надолго подключить зрительское внимание к происходящему на сцене, более того, добиться самого главного в театре, — сопереживания, — оказалось теперь делом чрезвычайной сложности.
Фрагменты из книги Марка Захарова «Суперпрофессия» (издательство «Вагриус», серия «Мой ХХ век»).
